Главная > Тексты > Философия > Философия религии

Форма веры

Речь в этом тексте пойдет не о содержании веры (его можно найти в любом катехизисе) и не о мотивах, а только о форме. Вместо того, чтобы пользоваться одними лишь строгими определениями (от которых у большинства френдов, разумеется, только уши вянут), я, для начала, дам небольшую литературную иллюстрацию:

«Быстро и решительно полковник подошел вплотную к ограде, снял с головы фуражку и повесил ее на кол.
— Здравствуй, капитан, — негромко сказал полковник и разобрал поблекшие буквы надписи:
КОМАН… ИСТРЕБИТ… КАДРИЛИИ
КАПИТАН КАТУН
…ГИБ …НАШЕЙ РОДИНЫ… МОСКВУ…
…АЯ СЛАВА ГЕРОЮ.
…
— От тебя, комэск, верно, и мослов не собрали, — вслух проговорил он. — А я с тех пор сам не летаю. В десантных войсках только служу. Вот, понимаешь, какое дело. Совесть у меня болит, понял?.. Приснился ты недавно. Как узнал я, что тебя здесь похоронили, так и приснился. Сидишь рядом и молчишь. И борода у тебя почему-то. Седая. И откуда вдруг борода, черт ее знает!
…
— Но подлецом я никогда больше не был, — сказал полковник. — Ты слышишь, капитан? Я больше никогда не поддался страху, слышишь? Это из-за тебя, комэск… А ты вот лежишь здесь уже сколько лет, понимаешь…» (Виктор Конецкий, «Над белым перекрестком»).

Герой разговаривает с погибшим командиром, т.е. ведет себя так, как будто собеседник здесь, слышит и понимает. При этом он вовсе не считает, будто командир слышит его «на самом деле». Он, конечно же, атеист, а быть может, и коммунист. Когда у него возникает действительное впечатление чьего-то присутствия, он борется с ним, поскольку он военный, а не экзальтированная барышня:

«Полковник встал, сорвал гроздь рябины. И вдруг подумал, что сок в ягодах — оттуда, из земли, из могилы. Стало неприятно. Он хотел швырнуть рябину в ручей, но не сделал этого. Ему показалось, что кто-то следит за ним из зарослей ольхи. И знает все его мысли и эту, последнюю.

Полковник медленно оглянулся через плечо, чувствуя, как бегут по спине мурашки.
— Черт, чепуха какая! — выругался он громко. Но рябину не швырнул. Сунул в карман, будто только для этого и сорвал ее. Потом глухо сказал: — Я, капитан, водой запивать привык».

Такое поведение и есть вера в чистом виде — отношение к неналичному как данному. К сущности веры, следовательно, не относятся ни разнообразные «метафизические допущения», ни опыт «измененных состояний сознания». Все это может быть — и часто действительно бывает, придавая вере определенную окраску — но может и отсутствовать. Это значит, что содержание веры, в том числе религиозной, не обязано быть «правдоподобным»: оно подчиняется своей логике, отличной от логики «познания реальности» (когда через допущения и предположения в конечном итоге приходят к достоверному знанию). Например, библейское чудо «остановки солнца» обязано соответствовать образу отношения Творца и творения, принятому той или иной теологией, а не эмпирическим данным об устройстве мира. И в этом смысле оно ничем не отличается от евангельских чудес исцеления, которые, как кажется, противоречат нашей картине мира в гораздо меньшей степени. Противопоставление первого, как «чистого символа», вторым, как «имеющим историческую основу» — это внешний взгляд, который вовсе не «согласовывает» веру со знанием, а подменяет ее допущением, т.е. совершенно другим отношением к предмету.

Все современные поиски эмпирического основания библейских текстов (например, предположения о том, какому событию в действительности мог бы соответствовать всемирный потоп) имеют именно такой подтекст. Поэтому я в целом отрицательно отношусь к «естественнонаучной апологетике». Проблема, скажем, младоземельного креационизма состоит вовсе не в том, что он совершенно невероятен с научной точки зрения (и потому-де должен быть заменен какой-нибудь другой метафизической системой), а в том, что он богословски сомнителен. И сомнителен именно потому, что, полагая, будто он говорит о вере, на самом деле подменяет ее «знанием» или тем, что он за таковое принимает.

У религиозной веры, как справедливо напоминает нам Гегель, в действительности есть только один Предмет и Он абсолютен: не стоит разменивать веру в Него на отношения к многообразным конечным вещам. В конечном итоге, в свете нашего отношения к Источнику всего мира (о существовании Которого, кстати, также не обязательно делать «метафизических допущений») и нашего собственного сознания, не имеют никакого значения даже различия между действительными фактами, иллюзиями, мифами и художественными образами. Так же как для полковника Хоброва из процитированного рассказа не имеет никакого практического значения то, что его бывший командир давно умер — в свете его вины перед погибшим.

Александр Стекольников, 2013